Олег Красницкий
К августу 1914 года, то есть к началу Первой мировой войны, практически все флотоводцы мира полагали, что подлодка может быть использована исключительно для несения дозорной службы, для разведки и, возможно, тайной постановки минных полей. Иногда, быть может, ей удастся атаковать корабль противника, стоящий на якоре. Об атаке движущихся целей всерьез никто не думал.
Однако Первая мировая война показала реальную силу подводных лодок, потопивших за ее годы в 30 раз больше транспортов и торговых судов, чем надводных кораблей.
Пренебрежительное отношение к подводным лодкам продолжалось вплоть до 22 сентября 1914 года, когда произошло событие, в корне изменившее представление о подводной угрозе. Германская субмарина U-9 под командованием корветтен-капитана Отто Веддигена потопила в Средиземном море три британских броненосных крейсера — «Абукир», «Хог» и «Кресси» с большей частью их команд. В результате атаки U-9 англичане потеряли 1459 чел. погибшими, что эквивалентно потерям в крупном морском бою того времени.
Самая известная и получившая широкое освещение в прессе трагедия Первой мировой войны - хладнокровное потопление немецкой подводной лодкой U-20 под командованием капитан-лейтенанта Вальтера Швигера английского пассажирского судна «Лузитания», совершавшего трансатлантический рейс. Мир содрогнулся, узнав о трагической гибели 1198 пассажиров «Лузитании».
Народ, потрясенный масштабами трагедии, обратил свой гнев на немецких капитанов-детоубийц. «Таймс» писала о зверстве немцев, о пренебрежении ими правилами гуманизма, что покрывает Германию позором: «Мы считаем, что это страшное преступление противоречит всем существующим международным законам, нормам и правилам, существующим в цивилизованном обществе. Поэтому перед лицом человечества мы обвиняем офицеров упомянутой субмарины, императора и правительство Германии, по приказу которых действовали моряки, в умышленном убийстве».
Таким было общественное мнение в 1915 году. Однако возмущенное сознание со временем обычно деградирует. Активный протест сменяется пассивным соглашательством. Беспристрастности ради следует отметить, что 9 апреля 1940 года британское адмиралтейство дало право капитанам подводных лодок королевского военно-морского флота топить вражеские торговые суда без предупреждения, а США в течение длительного времени вели неограниченную подводную войну с Японией. Вероятно, нет необходимости напоминать о том, что неограниченная подводная война до сих пор является незаконной с точки зрения международного права.
Интересен факт, что и сегодня международное законодательство не позволяет топить торговое судно без предупреждения, но немецкий подводный флот в лице его главы, адмирала Карла Дёница, на Нюрнбергском процессе был освобожден от ответственности за «преступления против человечества». Суд признал, что, хотя международное законодательство неоднократно нарушалось немцами, на подводном флоте США и Великобритании была принята та же тактика — «топи все, что видишь», вопреки Лондонскому протоколу 1936 года. Похоже, два минуса действительно дают плюс, особенно когда победители тоже виновны.
* * *
Надо отметить, что немецкие подводные лодки, нарушая законы милосердия и человечности и постановление Гаагской конференции 1907 года, атаковали и нейтралов, и госпитальные суда союзников. Так, немецкая подводная лодка U-33 17 марта 1916 года потопила госпитальное судно «Португаль», находившееся в распоряжении Российского Красного Креста.
«Португаль» принадлежало французской компании, совершавшей регулярно рейсы между Марселем и Одессой. В сентябре 1914 года, оказавшись в Одесском порту, «Португаль» был передан Францией в распоряжение русского морского министерства, по решению которого на судне был устроен госпиталь Красного Креста: оборудованы палаты, рассчитанные на 500 человек, операционная, аптека, походная церковь, лаборатория, дезинфекционная камера.
Первый рейс в качестве госпитального судна «Португаль» совершил в феврале 1916 года. Всего было выполнено пять рейсов, во время которых судно забирало раненых из турецких городов Тирибона, Офы, Арташена, Фахтии и Ризе. Пятый рейс оказался для «Португаля» последним.
17 марта 1916 года «Португаль» шел по Черному морю из турецкого порта Офа в Батуми. Он перевозил раненых с Кавказского фронта. Среди перевозимых на судне пострадавших были и солдаты противника, турки, которым оказывали помощь в полном объеме, для них существовала отдельная «турецкая» палата.
Примерно в 4 часа утра неподалеку от корабля не терявшие бдительности сигнальщики с «Португаля» увидали с левого борта перископ, однако капитан судна Тихменев поспешили всех успокоить, уверенный, что лодка не решится атаковать судно, находящееся под защитой Красного Креста. При ясной погоде отличительные знаки судна — красная на белом фоне полоса на его борту и красные кресты на дымовых трубах — были отчетливо видны. Но затем стал ясно различим и след быстро приближавшейся мины Уайтхеда (торпеды). Увернуться от нее было уже невозможно.
Подводная лодка U-33 под командованием обер–лейтенанта Конрада Гансера выпустила по кораблю две торпеды, первая из которых прошла мимо, по касательной вдоль левого борта.
Но командир германской подводной лодки U–33 Гансер вышел на повторную атаку. Выпущенная лодкой вторая торпеда попала по правому борту в середину парохода в районе машинного отделения, и именно она стала роковой. Судно содрогнулось, затем раздался взрыв котлов в машинном отделении. Пароход разломился пополам и начал тонуть. Примерно через минуту затонула кормовая часть, а за ней и носовая. Спасательные шлюпки спустить не успели.
По палубе метались в отчаянии люди, пытаясь за что-либо зацепиться, и, не удержавшись, скатывались в бешеный водоворот из обломков судна. Судно быстро шло ко дну. Через полторы минуты на поверхности остались лишь искореженные обломки парохода и горстка людей, пытавшихся удержаться на воде.
«Португаль» полностью затонул менее чем за две минуты. Из 273 человек, находившихся на борту, погибли 115, в основном не способных передвигаться тяжелораненых. Из 20 медсестер спаслось только пять... Остальных людей спас находившийся поблизости русский эскадренный миноносец «Жаркий».
От судна и его команды осталась лишь маленькая иконка, долго качавшаяся на волнах. Среди погибших была и старшая сестра милосердия баронесса Анна Мейендорф, известная своей благотворительностью, граф Татищев, другие представители аристократических семей.
* * *
Была середина ночи 17 марта 1916 года. Обер-лейтенант Конрад Гансер внес запись в корабельный журнал «U-33»: «3.20. Прямо по курсу визуально обнаружены две трубы и мачты пассажирского парохода, идущего под прямым углом к нашему курсу с зюйд-веста…». В тот момент он не думал, что очень скоро совершит поступок, за который его возненавидит весь мир. Он расписался в журнале, бросил беглый взгляд на карту, разложенную на столе, и снова потянулся к перископу, чтобы внимательнее рассмотреть намеченную жертву.
Всю ночь и первую половину дня над морем стелился густой туман, горючее в топливных танках было на исходе, в запасе осталось всего две торпеды. Гансер решил, что пора домой. Он приказал штурману проложить обратный курс, после чего удобно устроился в потрепанном кожаном кресле и раскрыл книгу.
Поход был скучным и неудачным. Он потопил парусник и два мелких парохода, но это были детские игры по сравнению с выдающимися достижениями таких асов подводной войны, как Херсинг, Веддиген, Валентинер и других. А Конрад Гансер был амбициозным человеком. Тридцатитрехлетний холостяк из респектабельной берлинской семьи, он пришел на подводный флот еще до начала войны. Высокий и широкоплечий, русоволосый и голубоглазый, он всем существом, каждой клеточкой своего тела был офицером имперского немецкого «рейхсмарине»: всегда спокойным, вежливым, холодным.
Утром 17 марта, пока лодка двигалась на глубине 40 метров, чтобы случайно не напороться на встречное судно в густом тумане, Гансер услышал звук мощных винтов, вспенивавших воду где-то неподалеку. Он решил выяснить, что происходит наверху: «Я поднял U-33 до 3 метров и посмотрел в перископ. Большое судно прошло прямо перед нами и теперь удалялось».
Предрассветный туман, висевший над морем всю ночь, в конце концов рассеялся. Весеннее солнце сначала проглянуло сквозь дымку, а потом ярко засияло на розовеющем небе. Радуясь хорошей погоде, Гансер приказал всплыть на поверхность и вышел на мостик, чтобы насладиться видом расправы над пароходом. Гансер увидел прямо перед собой довольно большой пароход и пожалел, что у него остались только две торпеды.
— Ныряем! Ныряем!
Громко взревела сирена. Матросы спокойно и быстро заняли свои места. Большие маховики, открывавшие и закрывавшие вентили балластных танков, начали вращение, дисциплинированные руки людей щелкали многочисленными выключателями, поворачивали всевозможные рычаги на посту управления. Гансер задраил люк, спустился по узкому трапу и одобрительно кивнул, глядя на умелые действия вахтенного офицера.
— Главные двигатели! Полный вперед!
Ровно загудели электродвигатели, стрелки амперметров резко прыгнули на красные сегменты. Батареи начали давать ток. Командир «U-33» обеспокоенно взглянул на датчики глубины. Лодка опускалась. 10–15–20 метров… Гансер посмотрел на висящий на стене хронометр и медленно направился к небольшому столику, где лежал корабельный журнал, чтобы внести в него запись о замеченном судне. Лодка опустилась на глубину 40 метров и взяла курс на цель.
«3.20. Подошел к пароходу, чтобы контролировать возможные изменения курса вдоль побережья».
Судно делало всего 8 узлов, и дистанция между ним и лодкой, ползущей в глубине со скоростью около 5 узлов, постепенно увеличивалась.
«3.35. Пароход повернул на зюйд-вест. Появилась возможность приблизиться на дистанцию выстрела. Выходим на атакующую позицию».
На переборке тесного носового торпедного отсека загорелась сигнальная лампочка. Матросы уже повернули маховики, открывшие внешние заслонки торпедных аппаратов, и в трубы устремилась вода.
У приникшего к перископу Гансера не было времени долго раздумывать. Рулевой уже получил приказ, и теперь командир лодки внимательно следил за приближающейся целью, не забывая постоянно контролировать глубину. Его мозг измерял и высчитывал углы, дистанции, отклонения. И вот настал подходящий момент.
— Первая… пошла!
Лодка слегка дрогнула, когда торпеда покинула свое место и заскользила к цели.
«4.10. Произвел торпедный выстрел с дистанции 500 метров. Нахожусь на глубине трех метров».
Последовала длинная пауза. Гансер внимательно следил за пенящимся белым следом, который неуклонно приближался к корпусу парохода. Но взрыва не последовало. Тогда Конрад Гансер зашел с правого борта и выпустил последнюю торпеду.
Сразу после этого жертву сильно тряхнуло, между двумя трубами в небо взметнулся столб дыма и пара.
Гансер наблюдал за трагедией через мощную цейссовскую оптику и диктовал короткие фразы, которые заносились в корабельный журнал.
«Отмечено попадание ниже ватерлинии в районе машинного отделения. Необычно сильная детонация, сопровождающаяся большими клубами дыма и обломками. Судя по всему, имел место второй взрыв. Судно потеряло ход и сильно накренилось на правый борт. Корма быстро погружается в воду. На борту царит паника».
Оторвавшись от перископа, Гансер кивнул штурману занять его место. Лейтенант несколько секунд напряженно всматривался в окуляры, затем отшатнулся и побледнел.
— Боже мой! — прошептал он. — Это же госпитальное судно!
Гансер грубо оттолкнул его в сторону и жадно приник к окулярам перископа. «Это было самое страшное зрелище, которое мне доводилось видеть, — рассказывал он друзьям много позже, после возвращения в Вильгельмсхафен. — Судно тонуло необычайно быстро. На палубах была страшная паника. Перепуганные люди беспомощно метались взад-вперед, некоторые прыгали за борт и пытались плыть к нам в надежде спастись. Зрелище было настолько ужасным, что я дал приказ погрузиться на 20 метров и уходить…». Обычно Гансер умалчивал об одной детали. Немецкие подводники выловили из воды и построили в шеренгу на палубе подводной лодки с десяток гражданских, включая двоих детей. Но вскоре поступил приказ к срочному погружению, и все они погибли в воде. Что это было – то ли полное пренебрежение к человеческим жизням, коих и так было загублено немало, то ли командир лодки поспешил вывести ее из-под таранного удара со стороны неожиданно появившегося эскадренного миноносца «Жаркий», так и осталось неизвестным.
* * *
Баронесса Анна Федоровна Мейендорф была третьим ребенком в многодетной семье барона Федора Егоровича фон Мейендорфа. Отец Анны происходил из знатной остзейской дворянской семьи, имевшей обширные родственные связи со многими аристократическими семьями России. Он получил отличное образование – обучался в Пажеском корпусе, который, наряду с Школой гвардейских прапорщиков, являлся местом, где обучались отпрыски элиты русского дворянства и был ближайшим аналогом Итона… Служил в Конногвардейском полку, в середине 70-х годов XIX века вышел в отставку в чине полковника.
В 1882 году семья переезжает из Петербурга в Одессу. Этот город навсегда остается самым любимым для всей семьи. Здесь фон Мейендорфы провели 10 лет, за это время старшие и средние дети получили образование в гимназии. Кроме того, старшие девочки могли поступить на Высшие женские курсы, однако этим воспользовалась только Мария, старшая сестра Анны. Окончив математический факультет физико-математического отделения, Мария Федоровна получила предложение занять место учителя математики в Кронштадтской Александровской женской гимназии. В России было много прекрасных возможностей для самореализации женщины из хорошей семьи: именно дворянству, и прежде всего, женщинам открывались широкие возможности для благотворительности в области образования и здравоохранения.
И Анна Федоровна с увлечением занялась этой благотворительностью, делая сострадание и служение смыслом своей жизни. Кроме того она воспитывала двух малолетних детей своей рано умершей старшей сестры. Детей ей пришлось повсюду возить с собой.
Что же побудило молодую женщину отправиться на войну? Этот вопрос Анне Федоровне задавали достаточно часто, однако получали полушутливые или, как казалось, легковесные ответы: «потому что я хочу увидеть океан», «Я иду на войну умирать». Говоря это, Анна Федоровна осознавала личную опасность. Однако ее понимание собственного долга заставляло ее стремиться к сестринскому делу, терпеливо, мужественно снося все испытания.
Служение милосердию Анна начала в ходе русско-японской войны. По прибытии на Дальний Восток, на театр военных действий, Анна Федоровна месяц проработала в госпитале Императрицы Марии Федоровны. Здесь молодая женщина заведовала операционной, несколько раз работала в передовом отряде Красного Креста. Она переживала болезнь каждого солдата, относясь к ним с той особой чуткостью, свойственной ее натуре.
Санитары и добровольцы приносили раненых к их пункту в таком количестве, что у некоторых студентов-добровольцев нервы не выдерживали: она видела молодых людей, подавленных настолько, что они беспомощно опускались на землю и рыдали, как дети. Сама она проявляла необыкновенную выносливость и присутствие духа – особенно когда госпиталю приходилось работать под артиллерийским огнем.
После окончания военных действий раненых более не поступало, но лазарет был заполнен заболевшими тифом. Анна постоянно дежурила в шатре, в котором находились наиболее тяжелые больные, и видя смерть каждый день, не могла с ней примириться. Столкнувшись с очередной смертью, она долго и горько плакала.
В конце 1905 года Анна была прикомандирована к санитарному поезду Великой Княжны Татьяны Николаевны, отправленному за первой партией русских солдат-инвалидов, возвращавшихся из японского плена во Владивосток. 31 декабря 1905 года поезд прибыл в Петербург. После почти двух лет тяжелой, изнуряющей работы можно было дать себе отдых. Однако Анна Федоровна никак не могла смириться с тем, что она «больше не нужна».
Возобновилась общественная деятельность Анны Федоровны только в связи с началом первой мировой войны. Баронесса Мейендорф была вызвана телеграммой в Петроград, и, хотя явка для нее не была обязательной, – принудительного набора сестер милосердия не было, немедленно прибыла в Общину Св. Георгия. Теперь в ее душе царило иное настроение, она страдала, страшась вновь столкнуться с тем кровавым кошмаром войны. В Петрограде она посетила свою подругу, прошедшую с ней японскую кампанию и долго, отчаянно плакала, повторяя, что не сможет перенести это второй раз. Могла ли она отказаться? Да. Но не отказалась. «Я не хочу идти на войну, но и не могу отступиться». В этом ответе баронессы фон Мейендорф проявилась та потрясающая черта русской женщины, основанная на понятии долга, которая будет отмечена многими исследователями русской души.
Анна Федоровна выхлопотала себе назначение в 102-й полевой санитарный поезд. 26 августа 1914 года поезд отправился из Петрограда на юго-западный фронт: сначала он курсировал в районе Киева, а затем был переведен в Галицию. 17 сентября 1914 года поезд потерпел крушение в Карпатах (или был пущен под откос?): большая часть вагонов оказалась разбита, однако никто не погиб. После восстановления поезда Анна Федоровна какое-то время пребывала в его составе, но затем вынуждена была откомандироваться по состоянию здоровья. Ее самочувствие было подорвано и очень сильными переживаниями, связанными с этой второй в ее жизни войной. В письмах к сестре она писала о том, что нет больше сил терпеть страдания солдат и задавала один и тот же вопрос «Когда же окончится эта война?».
Однако сразу же после возвращения к своим родным в Одессу она отправила заявление на имя главного уполномоченного Красного Креста с просьбой назначить ее на одно из госпитальных судов, стоявших в Одессе – «Экватор» или «Португаль». Через несколько дней она получила назначение на «Португаль», где и начала свою работу в качестве старшей сестры милосердия. Анна Федоровна любила море, морские путешествия, не страдала морской болезнью, и работа на судне вполне соответствовала ее вкусам. То, что эта работа была столь же опасна, как и другая, она осознавала. На вопрос, не страшно ли ей, она опять отвечала: «Не знаю как вы, а я всегда езжу на войну умирать». И это была не поза, не стремление поразить. Анна Федоровна искренне считала, что долг каждой сестры милосердия идти навстречу опасности, поскольку она, как и всякий военный, призвана на войну и к смерти надо быть готовой.
Невероятно теплые отношения сложились у Анны Федоровны с солдатами. Заходя по утрам в палату, она обращалась ко всем с военным приветствием: «Здорово, ребята», и неизменно получала в ответ дружное «Здравье желаем, ваше милосердие». Эта игра повторялась каждое утро, однако никому не надоедала.
Анна Федоровна Мейендорф в минуту тревоги продемонстрировала потрясающее мужество. Вопреки грозящей смертельной опасности, она бросилась вниз, на вторую палубу, — там располагались каюты медперсонала. И персонал этот мирно спал, утомившись тяготами прошедшего дня. К тому же было 4 часа утра… Анна Федоровна начала барабанить во все двери так, что ее стук поднял бы и мертвого. Последней открылась дверь каюты одной младшей сестры милосердия. Анна Федоровна вошла, растормошила крепко спящую молоденькую медсестру и силой надела на нее свой спасательный пояс, после чего вытолкала ее по трапу наверх.
В первую минуту после взрыва баронесса Анна Федоровна, растерявшись, бросилась с палубы в салон, но, взяв себя в руки, спустилась на и оттуда к трапу. Когда трап стал под нее ложиться, она опомнилась и снова выбежала на палубу. Ухватившись руками за борт она стояла в каком-то оцепенении. Увидев капитана Тихменева, она спросила его, что ей делать. Он молча снял с крюка висевший на борту спасательный круг и дал ей. Она надела на себя круг. Со словами Что вы делаете? Тихменев снял с нее круг, дал его ей в руки и помог перелезть через борт. Она поняла, что ей нужно спасать людей. Она начала спускаться по шторм-трапу. Пока она спускалась, следовавший за ней санитар наступил ей на руку. От неожиданной боли она выпустила веревку трапа и, потеряв круг, полетела в воду спиной в низ и начала тонуть. Что-то ударило ее по ногам, и она вынырнула на поверхность. Косынка слетела с ее головы. Увидев на воде спасательный круг, быть может ею потерянный, она вцепилась в него обеими руками и повисла на нем. Она видела как рядом с ней тонул человек, это был граф Татищев. Она понимала, что нужно подтолкнуть к нему свой круг и он, быть может, спасется, но, совершенно закоченев в холодной воде, она не могла сделать ни одного движения. Над водой мелькнули руки, и Татищев исчез. Вынырнув на поверхность в последний раз, Анна окинула взглядом горизонт, увидела шеренгу русских на палубе немецкой подводной лодки и среди них – фигурки двух своих племянников, что немного успокоило ее – «Живы!». Анну охватил ужас, она сделала гребок по направлению к лодке, и тут силы покинули ее окончательно. Холодные воды Черного моря сомкнулись над ее головой. Она вспомнила, что всегда повторяла молодым сестрам – «Умирать стоит, спасая других. Иначе обидно…». Ей было 42 года.
Последнее, что она заметила, это была была несчастная графиня Татищева, которая, уже спасенная миноносцем «Жаркий», с отчаянием звала своего погибшего мужа...
* * *
А через короткое время, 8 июля 1916 года, в аналогичной ситуации, на переходе из Одессы в Ризе, погибло другое русское госпитальное судно «Вперёд». По некоторым данным, оно было потоплено немецкой подводной лодкой U-38.
Трагическая гибель сестер милосердия и санитаров возмутила мировую общественность, вызвала целый ряд протестов и сочувственных статей во всех европейских газетах. США выразили протест, Великобритания объявила командиров подлодок военными преступниками. Когда Черчилля спросили об использовании субмарин для потопления торговых судов, он ответил: «Я не верю, что это могут сделать цивилизованные люди».
Вот что написал Стефан Пишон, бывший министр внутренних дел Франции: «Ныне уже не одним коммерческим судам грозит потопление со стороны бандитов, приемы которых по всей низости превосходят все, о чем могли мечтать самые известные убийцы. Опасность эта грозит теперь и судам, предназначенным для раненых и ухода за ними. На море, посредством подводных лодок и мин, на суше при помощи удушливых газов, струй ядовитых жидкостей и цеппелинов — всюду мы видим систематическое истребление людей, и безоружных, не зависимо от пола, возраста и профессии, — всех избирает своими жертвами народ, в котором воплощаются все наследственные язвы варварства».
Правительство Российской империи, ссылаясь на Женевские конвенции, выразило протест Европейским державам, назвав затопление госпитальных судов неприкрытым пиратством и военным преступлением. Это заявление с выражением возмущения сделал лично Николай II.
Турки в ответ на обвинения утверждали, что оба госпитальных судна подорвалось на морских минах. Власти Германии как бы и признавали свою причастность, но утверждали, что госпитальные суда в действительности занимались перевозкой войск и боеприпасов к местам военных действий. В частности, взрыв парового котла на «Португале» они отнесли к детонации артиллерийских снарядов. Австрийский, германский и венгерский Красный Крест ограничились лишь тем, что выразили сожаление о гибели медицинского персонала.
Так в мире началась новая война, продолжающаяся и поныне, — информационная война.